Хронология эвакуации Припяти - Чернобыль. Реальный мир. Хронология событий в день аварии на Чернобыльской АЭС. Эвакуация населения

Во вторник, 26 апреля, исполняется 30 лет со дня крупнейшей техногенной катастрофы ХХ века по масштабам ущерба и последствиям — аварии (ЧАЭС).

Непосредственные очевидцы катастрофы в эфире радиостанции Голос Столицы поделились своими воспоминаниями о той страшной трагедии.

"Утро 26 апреля 1986 года началось как обычно: я повела детей в школу и отправилась на работу ", — вспоминает день аварии на Чернобыльской атомной станции жительница Припяти, учительница истории Вера Охрименко .

"26-го встала я, детей отправила в школу. Я должна была прийти на второй урок. Прихожу в школу, на крыльце лежали мокрые одеяла, стояли ученики в повязках. Всем говорили: "Хорошенько вытирайте ноги и идите в медпункт". А я так на них посмотрела, засмеялась и говорю: "О, у нас в школе новые порядки, что-то новенькое". Они мне ничего не ответили, я повернулась и пошла в медпункт. Там давали таблетки. Я говорю: "Что-то случилось, что за таблетки?". Они говорят: "Йод. А вы ничего не знаете?". Я говорю: "Нет, не знаю, а что случилось?". Они говорят: "На ЧАЭС авария. Никак не могут еще затушить". Я зашла в учительскую, паники не было, но все были такие сосредоточенные, как прибитые что ли этим событием. Я взяла журнал и пошла в свой класс. Захожу, уже окна были завешены одеялами. Дети взъерошенные, многих детей не было. Потом сказали, что мы должны быть в классе, никуда не выходить. Детей держали до самого вечера. Директор нас собрал на минутку и сказал: "Не паникуйте, там уже все нормально, и чтоб завтра на 9 все пришли на марафон". Мы пришли на второй день, ничего не сообщалось. Улицы, правда, мыли каким-то желтым раствором пенящимся, а вообще по улицам гуляли люди с детьми, с колясками ", — рассказала она.

"Только на следующий день после аварии нам по радио объявили об эвакуации. Сказали взять только все необходимое. После этого все начали собираться ", — вспоминает день аварии на Чернобыльской атомной станции Вера Охрименко.

"Взять с собой документы. Потом переодеться. На три дня одежду легкую. Ложку, кружку. Паники не было. Подходили автобусы потихоньку, все гуськом входили, садились по местам и затем выезжали. Все мы думали, что через три дня мы вернемся домой. В автобусе шутили, детки веселились, даже пели песни. Прошло лето, и решили поехать в Припять за вещами. Я поехала одна. И мне дали всего пять мешков. Правда, еще Вовка дал пять мешков. И таким образом у меня оказалось десять мешков. Привезли нас. Зашла я в свою квартиру, походила, походила, плачу. Взяла семь мешков книг. А потом три мешка кое-какой посуды, такой хрустальной, дорогой, постельное белье. И начали нас, всех жителей Припяти, начали разбрасывать по городам и весям. Меня, бедную, кидали, кидали. Вначале в Борисполь, потом Жуляны. И потом, значит, все-таки, Фастов.

Нам дали квартиру в октябре месяце. В Фастове нас очень плохо встретили. Во-первых, все со злобой. С ненавистью. И демонстративно вставали некоторые и говорили: "Вы, чернобыльские ежики, приехали, квартиры наши позабирали". Поэтому, это если сравнивать Фастов и сравнивать Припять, это же две обратные медали. Когда приехали в Фастов, оказались, как в мертвой зоне. И, конечно, очень жалко. Там бы, может быть, совсем жизнь по-другому бы сложилась, и судьбы по-другому бы пошли, чем здесь. И, все-таки, люди там были совсем другие. Совсем другие отношения были. Как-то по-другому друг к другу относились ", — добавила женщина.

Жительница Припяти, тогда еще ученица 8-го класса Ирина Колондырец, вспоминает, что на следующий день после аварии жителям Припяти сказали, что их везут в палаточный лагерь в лес на три дня, и что после этого они вернутся домой. По ее словам, они тогда все в это верили, но домой так больше и не вернулись.

"На следующий день, 27 числа, нам сказали, чтобы ждали, что объявят эвакуацию. По радио сообщили, что в 15.00 будет эвакуация в городе Припяти. Сказали взять с собой самое необходимое - это вещи личной гигиены и документы, и продукты на три дня. Мы будем вывезены в лес, что готовится палаточный лагерь, потом дезинфицируют город, и мы вернемся обратно. Мы в это верили, и я была счастлива, потому что думала, что прогуляем школу. Никто, конечно, не думал, что мы никогда не вернемся обратно. Мы уезжали с надеждой, что мы вернемся домой. Единственное, что у меня мама была очень предусмотрительной, она забрала с собой деньги, книжки сберегательные, раньше были в Советском Союзе. Она, наверное, как чувствовала, что мы уезжаем навсегда. И, как оказалось, нас везли не в лес, а так вывезли в Полесское, село Бобер раньше было. Сейчас его тоже с лица земли стерли, потому что это полностью оказалась 30-километровая зона — радиоактивный поселок. Люди встречали очень радушно, ждали, за каждым автобусом был закреплен старший, который был со списками эвакуированных.

Нас вышла и встретила бабушка с дедушкой. Приняли нас очень хорошо, кормили. Мы у них жили, наверное, недели две. А потом ходили в школу там же в селе. А потом, когда мы уже поняли, что не вернемся больше никогда в Припять, нас, детей, пораскидали по всем лагерям Украины. Мы попали в "Молодую гвардию" и были практически все лето, а потом, когда пришла осень, нам надо было куда-то поступать. Так как я была ученицей 8-го класса и знала, что мне надо будет готовиться поступать либо в вуз куда-то, либо в 10-го класс, нас собрали в Пуще Водице, и мы готовились к поступлению там. И там я первый раз за лето увидела маму. Она приехала за нами. В моих воспоминаниях остался мой город, который когда-то, 30 лет назад, утопающий в розах. Я больше там ни разу не была ", — сообщила она.

Ирина Колондырец вспоминает, что когда объявили об эвакуации, сказали взять только необходимые вещи. "Людям, например, запретили забирать своих животных. Сказали, что через три дня все вернутся назад. Поэтому мы все оставляли. И когда-то мне показалось, что я видела на киевских барахолках вещи из Припяти ", — делится воспоминаниями жительница Припяти.

"Когда была подростком, мне было 15 лет, и мне очень хотелось иметь котика. И буквально за несколько месяцев до трагедии я принесла маленького котенка в дом. Он там так и остался. Но мы верили в то, что мы наложили ему еды на три дня, мы верили в то, что мы вернемся. Буквально накануне катастрофы, этой трагедии, я не могла понять, почему мой котик, он как бы взбешенный был. Он бегал с бешеными глазами по комнате и прыгал на шторы, потом спрыгивал обратно и бегал вот по всей квартире. Настолько, наверное, предчувствовал какую-то трагедию. Говорят же, что животные что-то чувствуют. Именно тогда мы, конечно, не понимали. Я думала, что взбесился мой котик.

Когда мама потом попала туда уже в сентябре месяце, приехала за вещами, естественно, не было никакого котика, ничего не было. И я очень сожалела тоже об этом, мне было так жалко, что эта несчастное животное осталось там. А вообще животных нельзя было…. Мы их оставляли. Нам нельзя было их забирать. Когда-то, мы родом из Казахстана, мы привезли с собой персидский ковер. Их было, наверное, не очень много на то время. И когда-то я его в Киеве видела. И маме показывала. "Мама, наверное, это наш ковер", — говорю. Может быть, я ошибаюсь. Но было такое. Вот настолько он похож на наш ковер. И мне казалось, что это наш ковер, который остался в Припяти. Мы его, конечно же, не забирали ", — добавила женщина.

«Проект Ч»: Припять глазами очевидцев 2011-04-19 16:53 32908

«Известия в Украине» продолжают серию публикаций к 25-летию аварии на ЧАЭС. Сегодня мы расскажем о первых часах после взрыва, полной секретности, панике, эвакуации, а также черном правительственном кортеже. Предлагаем увидеть аварию глазами тех, кто жил в Припяти, единственном мертвом городе Украины.

Некоторое время назад по заказу московской киностудии мне пришлось собирать фактаж для сценария фильма о людях, переживших Чернобыльскую трагедию. С той поры жизнь сама собой разделилась надвое: до того, как в моем компьютере появилась папка «Проект Ч» и после. Было много разных встреч, поездки в Припять и Чернобыль с Сашей Сиротой, бывшим припятчанином, главным редактором интернет-проекта Pripyat.com. Иногда, выйдя из припятского дома на Троещине или Харьковском массиве, где собрана некая резервация живых жертв Чернобыля, я заезжала в ближайший тупик и рыдала. Даже в пересказе много лет спустя они излучают боль, превышающую порог возможного. В рассказах из папки «Проект Ч» — свидетельства очевидцев.

«Мы смотрели красивое зарево на небе»

Татьяна Лукина, бывшая припятчанка, первый организатор фонда «Дети Чернобыля»:

— О взрыве мы узнали утром 26 апреля. В те времена у нас не было проблем с деньгами. У мужа Володи зарплата доходила до 700 рублей. «Химзащита», где он работал, была самой высокооплачиваемой организацией. И у меня было две работы. Каждую субботу мы ходили в ресторан, без цветов я вообще не жила. В тот день муж должен был ехать на работу, но их не пустили. У нас,на улице Ленина был круг, где останавливались рабочие автобусы. В тот день их не было, но никто ничего не знал. Начальник сказал сидеть пока дома и смены не будет. Это был конец месяца — они часто работали сверхурочно. Готовился пуск реактора. Муж говорит: «Поеду я цветов куплю тогда!» 26 апреля был юбилей нашей свадьбы. И вот, как он, закатав рукава, вышел из дома, так потом у него и был ожог рук. Он поехал на рынок, но там уже всех разогнали. Вернулся хмурый: «На атомной авария!» «С чего ты взял?» «Там уже ходят химики в противогазах».

Многие видели эту хронику первых дней, которую снимал мой хороший, добрый друг Михаил Назаренко. Он умер в 1994-м. У нас в подъезде было два телефона: в нашей квартире и у одного адвоката. Люди к вечеру начали бегать, просить позвонить. Начиналась суета. А на пятом этаже жил водитель, который возил работников горисполкома. Он сказал, что ничего толком не знает, но если у кого есть возможность уехать — уезжайте. В 12 часов наш сосед адвокат уже грузил в машину ковры и сумки. Мы ничего не поняли. Думали, что он меняет квартиру. Он никому ничего не сказал.

В день аварии, утром я отправила Наташу в школу, которая находилась возле нашего дома. Они каждое утро делали зарядку. День был теплый, они на улице прямо и занимались. Минут пять-семь это продолжалось, потом вдруг детей очень быстро начали уводить со школьного двора в школу. А часов в одиннадцать мне позвонила учительница и говорит: «Что Наташа сегодня ела? У нее, наверное, отравление». Я побежала в школу. У дочери рвота. Им дали таблетки радиоактивного йода. Вечером нам тоже принесли эти таблетки.

Спрашиваю: «А беременным можно это принимать?» Медсестра говорит: «Кажется, это йод, но я не могу вам точно сказать. И вообще, нам сказали никому об этом не говорить!» Я тогда была на шестом месяце и побежала звонить по автомату, так как телефоны уже отключили. Перед тем, как отключить, нам позвонили и сказали, что по всем вопросам нужно обращаться к дежурному в исполкоме.

После таблеток Наташке было целый день очень плохо, я вызвала скорую помощь. Она, как в детстве — то спит, то плачет, а то вскакивает и кричит. А еще каждые пятнадцать минут пролетал вертолет и она орала: «Мама, сейчас все взорвется!» Это был нервный срыв. Не понимаю, откуда у нее появился этот страх. У дочери он до сих пор остался. Потом приезжали англичане и французы, спрашивали ее: «Наташа, ты хочешь поехать в Припять?» Она говорит: «Я очень хочу, но я боюсь. Боюсь видений!» Ей очень долго снились вертолеты.

Скорая приехала только ночью. Врач сказал: «Нужно у ребенка снять стресс, но я настолько грязный, что вы даже не представляете! Не могу подойти к ребенку». И это была первая информация, которую я получила. Он подтвердил, что авария серьезная, и если есть возможность, нужно немедленно уезжать. Но город уже перекрыли.

Утром мы пошли на поезд Москва—Хмельницкий. Было решено, что муж Володя останется, а я отвезу ребенка в Москву, к моей подруге Наде. Но поезд уже несся, закупоренный, не останавливаясь. Стояли две или три электрички на Нежин и Чернигов, забитые так, что не втиснуться. Все автомобильные пути были перекрыты. Даже автобусы уже не шли. Ночь прошла в беготне. У нас квартира была, как штаб. Водитель из горисполкома забрал ночью двоих маленьких деток. Жена его прибежала и говорит: «Таня, никому не говори, мы уезжаем!» Но как я могла молчать? Только они уехали — я сразу девчонкам сказала, что дела очень серьезные. Тем не менее мы с подругами полезли на крышу — посмотреть. Было очень красивое зарево на небе. Оно переливалось, как радуга, как северное сияние. Мне это запало в душу... Давно уже тех подруг моих нет, ни Маши, ни Лиды. А я беременная туда полезла.

На следующий день, в двенадцать часов мы собирались сесть за стол, отметить годовщину свадьбы. А в десять утра передали сообщение о сборе. Это был первый день свадьбы без цветов. Нам сказали, что нужно взять продукты питания на три дня, документы, необходимые вещи, закрыть форточки, закрыть двери, перекрыть воду и внизу отметиться у дежурного милиционера. Мы очень долго стояли на улице. Дети радовались, для них это приключение: едем аж на три дня! Не было никакой паники. Когда мы ехали, то в старых Шепеличах вдоль дороги стояли старушки в черных платках и крестились. Некоторые из них стояли с иконами. Мы ехали очень медленно, навстречу постоянно шли грузовые машины и скорые. Двадцать минут проехали, остановились — кому-то делают искусственное дыхание. Еще двадцать минут проехали, снова остановились. Приехали в Полесское часов в двенадцать. Я начала задыхаться. Сильно перенервничала, особенно когда увидела старушек с иконами. Потом на остановке спросила, чего это они в черных платках. А одна говорит: «Детонька, ты еще не знаешь, у нас даже во время войны такого не было! Это хуже, чем война!» Это мне запало в память навсегда (плачет) Старухи говорили: «Вы сюда не вернетесь! Поглядите: даже журавли отсюда улетают!»

Нас забрала скорая, которая тоже ехала очень медленно, пыталась по траве обогнать колонну машин. Мне только говорили все время: «Потерпи, потерпи!». Когда меня привезли, в больнице были уже не полесские врачи. Подтягивали киевский персонал. Со мной поговорила врач и сказала, что мне нужно хорошо подумать о будущем ребенке. Таких, как я, было очень много. Я говорю: «А что же я могу думать? Шесть месяцев, ребенок уже шевелится! Что думать?!» И меня оставили в покое. Потом объявили, чтобы все беременные обратились в гинекологию, в роддом. Нас было около пяти тысяч. Всех разделили: одних на аборт, других — на преждевременные роды.

Настолько убедительно об этом говорилось, что женщины соглашались: «Вспомните Хиросиму и Нагасаки! Поймите, у вас сейчас есть возможность не рожать инвалидов!» Абортарий работал круглосуточно. Такая мясорубка... Один врач был постоянно пьяным. Бахнет сто грамм и пошел: следующая, следующая. Уйдет курить — садится другой гинеколог. Они постоянно менялись.

В Полесском мы столкнулись с тем, что с питанием стало плохо. Дочь просила: «Мам, я кушать хочу!» В это время кашу принесли, я ее разделила, а каши той — ложка буквально. Ведь нас туда кинули в пять раз больше, чем само Полесское, а продукты не успели завезти.

Самое интересное, что туда вдруг приехала моя мама! Она ехала к нам на 1 мая. И в Москве услышала, что случилась авария на Чернобыльской АЭС. Она сразу поехала в обком, и там ей сказали, куда эвакуировали людей. Приехала она в Полесское, а где искать? Пошла на почту. Решила, что пойдет туда, сядет и будет ждать. А мы тоже пошли на почту попытаться дать телеграмму. И вдруг — она подходит.

1 мая был митинг. Многие люди друг друга искали. Родители, которые работали в ночную смену на атомной, искали детей. Мы соседских детей забирали с собой. На дверях везде оставляли записки. И на митинге объявляли постоянно: тот разыскивает того-то, тот — того. А Наташа вцепилась мне в руку: «Мам, объясни мне, что такое эвакуация?» Все время спрашивала. Это слово у нее все не шло из головы. Я говорю: «Наташа, ну, это как во время войны. Знаешь, детки в одну сторону ехали, родители — в другую, потому что нельзя было вместе». Прошло время, она была в детской гематологической больнице, а я в областной, в роддоме, потом ее перевели в институт на площадь Шевченко. И нянечка как-то привезла ее ко мне. Наташа бросилась ко мне и первое, что она закричала: «Мама, я знаю, что такое эвакуация! Мамочка, я тебя нашла!» Кричит, плачет. Это было ужасно.

Потом у нее поднялась температура под сорок, нас забрала скорая и отвезла в Киев. На подъезде к городу нас пересадили в две разные скорые, и у нее не записали фамилию. Меня отправили в ПАГ, а ее — в больницу № 14, к доктору Бебешко. Она была там единственной девочкой без родителей. Он потом говорил: «Я помню эту девочку. Длинные волосы, которые жутко фонили. Ее два раза в день мыли, а она плакала и просила: только не обрезайте! Когда меня привезли в ПАГ, велели раздеться догола в приемном покое. И вот я перед врачами стою голая, а они сидят в ряд в перчатках, намордниках, повязках и шепчутся: «Женщина облученная! Женщина облученная!» Потом меня повели в душ... Холодина! Дали какие-то тапки и легкий халатик. Я проплакала всю ночь. Только санитарочка пожилая принесла мне горячий чай, обняла меня: «Дытынко моя!» А я плакала: «Вы не бойтесь меня, пожалуйста, я не облученная. Я не знаю, куда увезли моего ребенка!»

Утром меня перевезли в Киевскую областную больницу. Это был рай по сравнению с предыдущим местом. Врачи пытались найти мою дочку, но оказалось — невозможно. Информации — ноль. А дочь, которой было девять лет, на некоторое время потеряла память и зрение на фоне нервного стресса. Я договорилась со старшей сестрой-хозяйкой: «Никому не говори. Попробую дать телеграмму!» Нас отпускали гулять, и вот я в больничном халате доехала на троллейбусе до Главпочтамта и написала телеграмму на имя Горбачева. На почте почитали и говорят: «Она не пойдет туда». А я: «Вы обязаны принимать — принимайте!» Только приехала в больницу, меня уже там ждали. Наташу нашли. Так мы и встретились. После больницы я попала в Ворзель, где санаторий «Украина» принимал чернобыльцев. Там родился 101 ребенок.

Через несколько лет мою дочь оперировали на Кубе. У нее начиналась лучевая катаракта, и она на один глаз почти ослепла. После Кубы Наташа окончила медучилище. Поработала три года и сказала: «Мама, я должна разобраться, что со мной происходит». И пошла учиться на психолога. У нее до сих пор возвращается наваждение с вертолетами. И таких, как она, очень много. Травма засела в сердце, в душе. Так и живем с ней.

«Злые люди страшнее радиации»

Любовь Сирота, поэтесса, сотрудник Дома культуры ЧАЭС, руководитель литературного объединения Припяти:

— На 1 апреля 1986 года мы во Дворце культуры проводили юморину. Тогда руководители СССР стали умирать по очереди. И юморина начинались с того, что над сценой висел гроб и в нем летал один из инженеров станции Баранкевич. Сейчас кажется, что это была вроде репетиция чего-то предстоящего — полунамек. В той юморине был сюжет, где приезжего журналиста водит по станции гид. Журналист видит, как люди на станции работают — кто кувалдой, кто еще каким-то допотопным инструментом. Мы сами над собой подтрунивали, над тем, в каких условиях приходится работать. А недалеко от станции, возле автобусной остановки стоял долгострой, где никак дело не двигалось с места. Зато все было обнесено забором. И ведущий вдруг говорит: «Мы даем обязательство: к концу года весь город обнести таким забором!»

Ночью с 25-го на 26-е, приблизительно около часа ночи я только задремала, как вдруг услышала хлопки. Время было теплое — весна, окна открыты. Жили мы неподалеку от реактора, 15 минут ходу пешком, возле «рыжего леса». Утром, когда отправляла сына Сашу в школу, было ощущение приподнятости. Сама вышла из дому позже — у меня было в это утро литобъединение. Иду, а город моют, течет пена, поливальные машины всюду. Тогда мне подумалось, что город моют перед праздником. Когда вышла в центр, сразу бросилось в глаза, что очень много людей: буквально улицы запружены и очень много милиции. Опять же, думаю, перед праздниками! Снова не придала этому значения. Уже во Дворце мне дежурная сообщила: очевидно, что-то случилось на станции.

Сын пришел из школы грязный, весь в песке. Сказал, что у них в школе был субботник. Но это он, конечно, схитрил. На самом деле они с другом ходили на речку. Там возились в песке, строили крепости, как все дети. Хоть я раньше так не делала, но на всякий случай закрыла его дома на ключ. Вечером мы с Любой Ковалевской выступали на поэтическом вечере, было много вопросов, люди с удовольствием слушали поэзию, много цветов... Потом прошлись с ней по проспекту Ленина, подошли к кольцу. И тут все стало очевидным: мы увидели дрожащее зарево над станцией и раскаленную вентиляционную трубу. Сработал журналистский интерес, решили пойти к мосту. А там ведь была такая радиация — тысячные прострелы. Когда мы возвращались, навстречу нам ехал целый кортеж машин: черные «Волги», «Чайки». Это доезжала в Припять правительственная комиссия.

Тут мы с ней обнялись без слов, потому что не были уверены — встретимся ли мы вообще. Ощущение тревоги носилось в воздухе. Когда я пришла, Саша уже спал, окно открыто. Я сложила на всякий случай небольшую сумку, достала документы и пожалела, что в сумку не поместится альбом, который я ночью перед аварией приводила в порядок. В три часа ночи раздался стук в дверь. Будили именно наш район: близость к реактору, не исключалась также возможность взрыва станции. Думаю, будили для того, чтобы мы могли куда-нибудь бежать.

В квартире меньше ощущалось, а в коридоре мы почувствовали металлический привкус во рту. Возле автостанции были телефоны-автоматы, и я попробовала дозвониться куда-нибудь. Но все телефоны оказались отключенными. Автобусы стояли под Шепеличами и ждали команду. Но до девяти нас так и не вывезли, и люди начали расходиться по домам. А рядом в общежитии жили командировочные, и от них было слышно, как кричат: «Идите к нам! У нас самогон есть!»

Неизвестность убивала больше всего: машины мотались, вертолеты летали. На стадионе загружались, летели на станцию и что-то сбрасывали. Женщины бежали смотреть на вертолеты. Люди ведь ничего не знали. Я побежала к Дворцу культуры. Пришел директор ДК из горкома — мы к нему с вопросами. Это были как раз выходные дни, и должна была быть дискотека в нашем огромном зале. Его спрашивают, можно ли проводить массовые мероприятия, свадьбы, когда такое случилось. Он ответил: «Все должно быть как всегда, никакой паники!»

Потом мы пошли в новый универсам на площади. Всюду продавали дефициты: сметану в пачечках, копченую колбасу, молоко в пакетах, видно, выбросили уже за ненадобностью те продукты, которые предназначались для спецобслуживания партийного руководства. Люди бросились тратить свои последние копейки, потратили деньги, забивали холодильники. Потом все это пропало, а они уехали ни с чем, без средств.

Автобусы шли лентой — туда и обратно. У нас почти сразу начали чесаться лица, глаза. Мы остановились в Иванковском районе. У людей денег нет. И принимали по-разному. Были случаи, когда ликвидаторы приехали в общежитие, и один из них рассказывал, как его беременная жена спала под забором, ее нигде не приняли.

Из Иванкова мы приехали в Киев. В гостинице «Москва», когда оформляли документы, нас спросили: «Вы ведь из Припяти, а проходили ли вы дезактивацию? Вот вы съездите вначале в областную больницу, вас обработают, а тогда приедете к нам». Мы в первый раз такое услышали. Поехали в больницу. У меня от волос был фон, а у Саши даже после обработки печень излучала 50 миллирентген. Из больницы нас послали в Соломенские бани, поставив печать на наши справки. Сестра дала Саше костюмчик совершенно новый, вещи детские. Все это забрали на проверку, но потом не отдали. Я переживала, чтобы хоть паспорт вернули. Взамен дали какие-то полуфабрикаты. Мне, например, выбирать было не из чего, и я взяла платье с коротким рукавом в клеточку, какой-то жуткий плащ, одни колготки, одни трусики. Обуви на меня не нашлось, и я взяла тапочки. Все в одном экземпляре, переодеться нам было не во что. Потом мне удалось поехать в Полесское. По дорогое обратила внимание на ворон — такие жирные, неповоротливые. Рассказывали, что птицы, которые пролетали над реактором, просто потом засыпали и падали. Мы видели запустение, закрытые колодцы — все как во время войны.

Ухудшение здоровья произошло очень быстро, фактически за полгода. Вот я все могла, а потом уже почти ничего. В июле я начала работать на Киностудии Довженко. До осени ситуация сильно ухудшилась: то приступы сердечной боли, то ноги отнимаются, то температура под 40, рвота, синюшность, страшные головные боли. К тому же начались провалы в памяти. Вначале не понимали, стеснялись об этом говорить. Дома пошутишь — и все. Потом это стало серьезно. Позже мы поняли, что это у всех. Даже такие вещи — например, вчера были в гостях у соседей, общались, пили чай, а сегодня встретились во дворе, и соседка по моим глазам видит, что я не помню этого. Она говорит: «Ничего, вспомнишь потом». Смех и грех.

Осенью я поехала забирать Сашу из очередного лагеря. Правда, непонятно было, куда его везти. В Ирпене мы с Любой Ковалевской жили нелегально. Она свою дочь забрала, а я только поехала за сыном. Пошла искать Сашу и услышала, что припятских детей вывозят в интернат. Успела буквально в последний момент. Дети были осунувшиеся, страшные, с лихорадками на губах. Мне рассказывали старшие девочки, что воспитатели их чуть не били. Одна девочка, узнав, что случилось с ее родителями, все время плакала, а воспитатели на нее орали. Права была бабка Татьяна из зоны отчуждения: «Злые люди страшнее радиации...».

Размещается в 2-х километрах на северо-запад от Чернобыльской АЭС. Такая близость обусловила печальную судьбу города после аварии на ЧАЭС. Эта катастрофа поставила население города перед необходимостью срочной эвакуации, с последующим переселением в другие, незагрязненные, регионы государства.
Панорама участка речного порта города Припять. Фотографию предоставил Андрей Неверов.

Фото - город Припять

Согласно сообщениям некоторых источников, радиационный контроль в городе был установлен уже в середине дня 26 апреля. К вечеру 26 апреля уровни радиации резко возросли и в отдельных местах достигли сотен мР/час. В связи с этим было принято решение о подготовке жителей города к эвакуации
На протяжении ночи с 26 на 27 апреля и утром 27 апреля из Киева и других прилегающих городов прибыло 1200 автобусов и три железнодорожных поезда. Также были определены районы и населенные пункты (их около 50) для размещения эвакуированного населения. Был разработан временный порядок поведения и методы расселения. Сформированы специальные группы быстрого реагирования на возникающие острые вопросы при эвакуации. Утром 27 апреля, после анализа сложившейся ситуации, Государственная комиссия назначила начало эвакуации города Припять на 14 часов этого же дня.

Начало эвакуации жителей города Припять

После специального объявления (оповещения по радио) в 14 часов 27 апреля ко всем подъездам домов города были поданы автобусы и специально оборудованный автотранспорт. Эвакуация населения была проведена в течении 2,5-3 часов. Всего из города и станции Янов было эвакуировано около 50 тыс. человек.
В первые дни после аварии было эвакуировано население с ближней зоны (10-ти километровой) .
Необходимо отметить, что водители автобусов, которые принимали участие в вывозе эвакуированных граждан города, пребывали больше 12 часов на сильно загрязненных территориях и также получили высокие дозы облучения.
2 мая в район аварии прибыло руководство государства во главе с Председателем Совета Министров СССР Н.И.Рыжковым и руководством Украинской ССР. В этот день, на основании доклада членов Государственной комиссии, специалистов и медиков, было принято решение об эвакуации населения из 30-ти км зоны Чернобыльской АЭС и ряда других населенных пунктов за ее пределами. В целом до конца 1986 года было выселено 188 населенных пунктов (учитывая город Припять) и было отселено 116 тысяч человек. Одновременно с этим, из 30-ти км зоны был вывезено около 60 тысяч голов крупного рогатого скота и других сельскохозяйственных животных.
Эвакуация населения со всех территории зоны отчуждения длилась с 27 апреля по 16 августа 1986 года.

Размещение жителей города Припять по Украине

7 мая 1986 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР по вопросам трудового и бытового устройства эвакуированного населения. В нем отмечались конкретные мероприятия по расселению семей работников Чернобыльской АЭС в городе Киев и других населенных пунктах, определялись мероприятия по строительству жилых домой и хозяйственных построек для переселенцев из сельской местности. В Киеве для эвакуированного населения было предоставлено 7200 квартир, в Чернигове – 500. В результате специальных мероприятий в 1986 году для потерпевших было построено более 21 тысяч домов усадебного типа.

В разговоре с порталом TUT.BY семья вспомнила , о чём шутили атомщики накануне аварии, как проходила эвакуация, как припятчане оказались на майские праздники в Беларуси, а также рассказала, зачем помнить мертвый город.

Больше двух лет назад две дикие кобылы редкого вида - лошадь Пржевальского - вышли за колючую проволоку, к людям. Украинское село Дитятки, где они оказались, расположено на границе с Чернобыльской зоной отчуждения. Лошадей дважды пытались вернуть в табун, но каждый раз они возвращались во двор Александра Сироты . Так в Дитятках появился приют для краснокнижных лошадей. Прокормить их непросто, но и бросить на произвол судьбы нельзя. Самого Александра Сироту 30 лет назад эвакуировали из Припяти, загрязнённой радиацией. Прошло много времени, прежде чем он и его мама нашли себе новое пристанище.

Припять после аварии. Опьяняющее утро

«Товарищи, временно оставляя своё жилье, не забудьте, пожалуйста, закрыть окна, выключить электрические и газовые приборы, перекрыть водопроводные краны. Просим соблюдать спокойствие, организованность и порядок при проведении временной эвакуации… », - вещал из всех репродукторов города Припять диктор. Было это 27 апреля 1986 года, через 36 часов после взрыва на ЧАЭС.

Александру Сироте было почти десять, когда он слушал это объявление, его маме Любови Сироте - около тридцати. Наспех собирая документы и самые необходимые вещи, они, как и ещё почти пятьдесят тысяч жителей города атомщиков, не знали, что вернуться не придётся.

На прохладной светлой веранде маминого дома Саша Сирота разжигает огонь в чугунной печи с ажурной стенкой, а Любовь Макаровна рассматривает черно-белые фото. По странному совпадению она успела оформить припятскую коллекцию фотоснимков в альбом как раз накануне аварии.

- Ночью со станции донесся гул, потом - хлопок. Мне в эту ночь не спалось, я долго сидела в окне, - вспоминает Любовь Сирота. - Но у нас в городе похожие выхлопы слышали часто, поэтому внимания не обращали. Утром я отправила сына в школу, а сама ушла в литобъединение.

В утреннем городе 26 апреля удивляло только одно: большое количество поливочных машин на улицах.

- Но я только подумала: город готовят к майским праздникам. И вообще было чувство такой лёгкости, будто ты летишь над землёй, - рассказывает Любовь. - Только потом я анализировала эту приподнятость. Такой эффект даёт очень высокий радиационный фон. У ремонтников на атомных станциях есть термин, который описывает это состояние - «ядерное похмелье».

Саша дотопал по пенным лужам в школу. Прошёл первый урок, а на второй учителя не вернулись с перемены в класс, собрались на экстренную планёрку.

- Мы сидели, галдели, - вспоминает Александр. - У кого-то из одноклассников родители работали на станции, поэтому мы узнали, что там случился пожар. Просидели один урок, второго тоже не было - и разбежались. У медсанчасти было много взрослых людей, которые что-то обсуждали, в сторонке стояли машины скорой помощи, то и дело раздавались звуки сирен. Нас оттуда прогнали. Потом мы с другом махнули «смотреть пожар», на путепровод, откуда станцию было хорошо видно. Сейчас некоторые «великие» экскурсоводы называют это место «мостом смерти».

- Ну, прострелы-то там были сильные, - вздыхает Любовь Макаровна. - До пятисот рентген.

Кроме странной дымки над станцией, ничего интересного мальчишки не увидели. Правда, к речному порту летел вертолет. Пока добежали туда - вертолета уже не застали.

- Но раз уж мы оказались возле реки, то было самое время выполнить одно важное поручение, - улыбается Александр. - В школе нам рассказали, как сделать вазу: берешь какую-нибудь банку, обмазываешь ее глиной, а потом в глину нужно натыкать фасоли. Эта поделка должна была стать сюрпризом для мамы. И мы убежали копать глину.

Сашка в день аварии вернулся домой в грязном пальто. Маме приврал: был на субботнике. А заодно принёс невесть откуда слух: кажется, детей будут эвакуировать.

«По дворцу культуры летал гроб - так начиналась юморина»

Вечером 26 апреля литобъединение устроило в общежитии строителей атомной станции вечер, посвящённый Марине Цветаевой. Потом Любовь Сирота с подругой прогулялись на тот же самый путепровод, куда утром бегал сын, - в ночи над АЭС было видно яркое зарево. Это усилило тревогу.

- Какие же мы были беспечные, - эти слова во время разговора Любовь Сирота повторяет несколько раз. - Ещё до аварии нам с подругой в Киеве рассказывали, что где-то на Западе «зелёные» протестуют против атомных станций. Мы иронизировали: давай и мы, как вернемся в Припять, палатки перед станцией разобьём! А примерно за полгода до трагедии я организовала приезд писателей в наш город. Они задавали много вопросов, когда их водили по станции: «А вдруг что-то случится?». Замглавного инженера по науке так тогда убеждал: «Тройная система защиты! Никогда - ничего!».

Радионуклиды городская молва называла «шитиками». Над ними шутили, как и над горбачёвским курсом на ускорение. Атомщики в Припяти проводили смелые, безбашенные юморины, которые настораживали партийное руководство. Любовь Сирота с грустной улыбкой вспоминает несколько эпизодов последнего в городе конкурса юмористов:

- По дворцу культуры летал гроб - так начиналась юморина… Ещё была сценка почти пророческая: будто гид водит людей по Припяти. А у нас напротив ДК стоял долгострой, торговый центр, обнесенный деревянным забором. Иронизируя, гид предложил и тут ускориться: «Мы даём обязательство, что к концу года весь город обнесём таким забором». Все смеялись. И совсем скоро забор вокруг города появился, правда, из колючей проволоки.

27 апреля на прилавки припятских магазинов выбросили дефицитные товары: копчёные колбасы, говядину и свинину хороших сортов, молоко и сметану в невиданных здесь раньше пластиковых упаковках. Город подумал: к празднику. И выстроился в длинные очереди. Объявление об эвакуации многие услышали, выходя с полными сумками из гастрономов.

Колонны ЛАЗов и «Икарусов» вывозили жителей Припяти в неизвестность. В веренице техники попадались машины, снятые с киевских городских маршрутов. Только в автобусах припятчане стали осознавать масштабы происходящего: множество милиционеров в респираторах, военные машины, танки за городом, перепуганные жители ближайших деревень вдоль дорог.

Эвакуированным организовали «зелёную улицу» - можно было ехать куда угодно, купить сходу билет на какой хочешь поезд. Люба решила ехать с сыном к сестре, в Беларусь, на майские. Надеялись: после праздников вернутся домой.

- Ехали в поезде из Киева. Вокруг люди обсуждали: что-то серьёзное случилось на атомной. Но я сидела молча. Думала: а можно ли об этом говорить, если не было объявления официального? Нас так воспитывали в Советском Союзе, - говорит Любовь Сирота. - Когда приехали в квартиру к сестре, помню, в шутку бросила её мужу: «Толя, неси приборы - будем шитики мерять!».

Беларусская история. «Вон у меня дома фактически снятые с реактора - веселы и здоровы»

В год, когда случился ядерный взрыв, сестра Любови Надежда Клопотенко жила в Беларуси, в гарнизоне под Марьиной Горкой. Её муж Анатолий в 1986 году был майором химической защиты, всего прослужил в Беларуси он с 1978 по 1990 год.

- Люба и Саша приехали ночью, постучали в дверь, - рассказывает Надежда Клопотенко. - Мы в шоке были: обычно Люба такая эффектная, а тут - в каком-то сереньком страшненьком платье, измученная. Рассказывает: так и так, пожар на атомной. А Толя слушает с недоверием: «Люба, нам же ничего не говорят, дозиметры не поднимаем, нет распоряжения». Просто поверить не могли, что такое происходит. И, знаете, тогда ещё День химика был и мы собрались семьей, взяли Любу, Сашку и все вместе поехали на шашлыки в лес.

В блаженные дни неведения Анатолий Клопотенко даже подсмеивался над директорами ближайших совхозов в ответ на слухи: «Ну что вы паникуете? Вон у меня дома двое, фактически снятые с реактора, - веселы и здоровы».

Потом его батальон подняли по тревоге. Помимо солдат-срочников, выделили «партизан» - так называли военнообязанных разных возрастов, которых мобилизовали специально для ликвидации. Насколько помнит жена, батальон Анатолия был первым из Беларуси, который отправили в Припять.

- В июне они уже убирали в городе. Там не было электричества, в брошенных квартирах стояла вонь - в холодильниках испортились продукты. В одном из домов нашли дедушку, который никуда не эвакуировался. Ну, забрали его, увезли, - рассказывает Надежда. - Потом наших бросили на реактор, чистить. Толя рассказывал, как выбегали на крышу, измеряли радиацию и рассчитывали, на сколько минут туда можно отправлять людей работать… Муж на реактор молодых ребят, срочников своих, не отправлял. Жалел - детей же ещё «рожать». Говорил, на крыше дозиметры показывали 33−34 рентгена и зашкаливали.

Располагался батальон Анатолия Клопотенко в Красном Брагинского района. Командир четыре месяца не ездил на побывку домой.

- Я приехала туда сама, в Красное. Выходит мой муж: живот большой, сам как будто ватный. Наутро вышла на улицу - смотрю, коровы идут. Надутые, живот неестественно большой. Я к мужу: «Толенька, что ж такое - ты же на них похож». Помыться муж водил меня на Припять. Моемся, а мимо едет ЗИЛ, полный людей. Они остановились и кричат: «А вы не боитесь?». И по Красному пошла такая молва: командир в речке жену купает, значит, можно жить, - вспоминает Надежда истории из прошлого.

Надежда вспоминает, как потом военные возвращались в гарнизон:

- Женсовет собрала: девочки, давайте встречать наших. Выпросила оркестр. И вот они подъезжают - колонна машин идет, а женщины и дети кидают цветы на БТРы, плачут. Как будто с войны. Машины остановили, Толя построил своих солдат и офицеров - старая женщина вышла к ним, благодарила, кланялась. Так мы самостоятельно встречали своих мужей. Ордена тогда, кстати, получали начальники, которые и не ликвидировали ничего, наши ребята орденов не получили.

Через месяц после возвращения Анатолий Клопотенко упал на плацу. До поездки на чернобыльские земли был абсолютно абсолютно здоровым, мастером спорта по боксу. В военном госпитале жене сказали, что «чернобыльских» диагнозов ставить не имеют права.

- Я его забрала домой, выхаживала. У него всё горело внутри - на ночь ставила кувшины, банки трёхлитровые с водой, чтобы много пил. Два месяца шепотом разговаривал, а до этого такой голосина был - командир же. Для него ещё было самое ужасное, что проблемы мужские появились. Молила, просила: не обращай внимания, всё будет хорошо.

Спустя два года вернувшегося к службе Анатолия Клопотенко опять забрали - ликвидировать последствия чернобыльского взрыва уже под Светлогорском.

- Сердце, печень - все болело. Вскрытие показало потом, что у него кишечник был в мелкую-мелкую дырочку от радиоактивной пыли. За несколько лет до смерти он все ходил по школам тут, в Киеве. Рассказывал истории про Чернобыль. И всегда заканчивал: вы растёте и вам жить на свете, но чтобы такой безалаберности и халатности никогда в жизни не допустили. Последний раз он общался со школьниками в 2005 году. Они ему большой букет тюльпанов подарили. Он захотел сходить к чернобыльскому памятнику, оставить цветы. Умер 26 мая, - говорит Надежда. - Он все в последние годы говорил, что многое из того, что они делали на реакторе, никому не было нужно.

Припятчане в Киеве. Чернобыльские ёжики

Любовь Сирота вспоминает: после того как сам побывал в Припяти, встревоженный Анатолий Клопотенко всё расспрашивал в подробностях, в каком районе города они с сыном жили, куда выходили после аварии.

После майских праздников Люба с сыном приехали в Киев. Из гостиницы их направили на дезактивацию - в общественную баню в Соломенском районе города.

- Нам дали по куску хозяйственного мыла: идите, дезактивируйтесь. Получается, пока мы были в Марьиной Горке, то мылись горячей водой, нормальным мылом, шампунем - это не помогало. А тут прошли через холодный душ с хозяйственным мылом - и сразу же стали дезактивированными? - смеётся Саша.

На выходе «прошедшим дезактивацию» выдавали нехитрую верхнюю одежду, по набору белья.

- Замеряли фон - он был серьёзный. Саше дали справку, что у него - 50 миллирентген, у меня же только от волос фон был - 1 рентген, - вспоминает Любовь Сирота. - Мне предложили в больницу поехать, но я отказалась: а ребенка куда? Надеялась, что наутро все-таки разрешат возвращаться домой.

Шли дни, недели. Семья скиталась по знакомым, случайным приютам. Саше было не до школы: сначала отправляли по лагерям, потом - по больницам. Подсчитывает, что «после Чернобыля» провёл в больницах в общей сложности около 24 месяцев.

- Если бы не отношение персонала первого лагеря - не знаю, как бы я тогда все остальное перенёс, - рассуждает Александр. - Это была база отдыха кишинёвского мединститута в Сергеевке Одесской области. Там нам создали особую атмосферу. Уютные домики на берегу моря, платаны вокруг. Когда мы приехали - забрали наш хлам, а выдали первые в моей жизни кроссовки. Потом, уже врослый, я приехал на эту базу отдыха и нашёл коменданта. Он долго не мог вспомнить никаких чернобыльских, а потом, когда все уже уезжали, догнал нас: «Я все вспомнил! Мы же тогда ваши вещи закопали, а теперь там санаторий „Альбатрос“ построили!».

Потом был пионерлагерь «Юный Ленинец», где по приезде у ребят забрали игрушки, вещи, игры, которые выдали в первом лагере. Саша это место ненавидел, но бежать было некуда.

Со временем Любовь Сирота устроилась на Киевскую киностудию, в столице Украины им с сыном выделили квартиру. Но тут сдало здоровье. Вспоминает, как на время потеряла зрение - в тот раз в больнице пролежала три месяца.

Саша первый школьный год после аварии пропустил. Поэтому в специальную школу, для чернобыльских детей, не попал. Ходил в обычную - через стадион. В этой, обычной, за эвакуированными детьми почти до конца учебы держалось прозвище - «чернобыльские ёжики».

- Страшно было то, что Припяти, города в 50 тысяч жителей, как будто и не было, - говорит Любовь Сирота. - Когда сделали карту зоны отчуждения, то в центре неё, как будто от руки, была поставлена точка - Чернобыль. А от него до атомной - около 15 километров. А Припяти, которая в двух шагах от реактора, - не было. Говорили только про рабочий посёлок у станции. Поэтому, как только смогли, мы с друзьями со слайдами Припяти, с песнями двинулись в путь - организовывали показы на киностудии, в Союзе писателей… Потом сделали фильм «Порог», который запрещала к показу Москва. Все это время, вопреки официальной статистике, в наших чернобыльских домах умирали люди.

Полегче чернобыльцам стало уже в девяностых - когда болезни «от радиации» стали признавать, не сводя жалобы на здоровье к клейму «радиофобия».

Приют для лошадей Пржевальского. «Ничтожный инцидент в масштабах сохранения популяции»

Александр Сирота с женой и дочкой уже три года живут в Дитятках - селе на границе Чернобыльской зоны отчуждения. Сначала здесь думали сделать базу общественного объединения «Центр ПРИПЯТЬ.ком», которое Александр возглавляет. Но потом вышло, что поселился здесь сам. Отсюда до города детства - рукой подать.

Первый раз после эвакуации Александр попал в Припять в 1992 году. Одна съёмочная группа, поехавшая делать сюжет, захватила с собой.

- Мне было всего шестнадцать, и я не имел права там находиться, но мы упросили. У меня было часа четыре, чтобы побродить по местам моего прошлого. Сначала я пошёл домой - дома было грустно, но конкретно к этому помещению особых чувств я не испытывал никогда. Скорее, домом для меня тогда был ДК «Энергетик», куда я тоже сходил, по тропинке, мимо школы. Город сильно зарос, опустел, и тогда впервые у меня возникло понимание: возвращаться нам больше некуда. Наверное, это понимание привело к тому, чем я занимаюсь сейчас - проблемами сохранения истории Припяти. Как говорят некоторые мои товарищи, нашел свой способ возвращаться.

Кажется, чернобыльская тема не отпустила бы Александра, даже если бы он хотел о ней забыть. 1 сентября 2014 года началась очередная удивительная история. На поле возле Дитяток Саша увидел двух лошадей Пржевальского - они могли прийти только из зоны отчуждения.

- Спустя три дня кобылы первый раз пришли в Дитятки. Как раз напротив нашего дома сосед пас своего жеребца - и девочки решили, что это их новый принц. Попытались сманить за собой, но он был крепко привязан, и ничего не вышло. Потом они поняли, что на огородах много вкусного и можно бы остаться. Стали портить огороды местным жителям. Население роптало, но активных мер не принимало, поскольку первое, что мы сделали, - распустили, где только можно, информацию по народному радио, что за их убийство полагаются реальные тюремные сроки.

Первую попытку вернуть лошадей в зону отчуждения сделали при помощи местного батальона охраны. Кобылиц вернули за «колючку», подняли опрокинутую ограду. Милиция отчиталась о проделанной работе в СМИ.

- Часа через два после того, как информация ушла на пресс-центр, лошади вернулись , - смеётся Александр.

Вторая попытка была основательнее. Вместе с соседом Александр увёл лошадок на двадцать километров вглубь зоны отчуждения, в локацию одного из самых больших табунов их сородичей. На этот раз лошади вернулись через три дня.

Александр Сирота связывался с государственными инстанциями, которые должны обеспечивать выживание краснокнижных видов. В ответ приходили отписки.

- Более того, в одном месте нам даже сказали: в масштабах сохранения популяции ваши лошадки - ничтожный инцидент, и, может быть, даже было бы лучше, если бы они погибли, чем если они из-за вашего жеребца испортят популяцию.

Теперь лошади живут на заднем дворе Сашиного дома, в специально построенном вольере. В июле прибыло потомство - родился первый гибридный жеребёнок. Теперь - второй. Александр готов и дальше присматривать за животными, ушедшими из зоны отчуждения - хватало бы только сена на растущую лошадиную семью.

Что касается Припяти, то Александр Сирота продолжает развивать сайт, посвященный своему городу, и мечтает когда-нибудь завершить большую волонтёрскую работу - создание проекта «Припять 3D». Эта экскурсия должна показать, каким город был до аварии.

- По-хорошему сам город должен был стать музеем, чтобы туда могли приезжать со всего мира. Но время упущено, мародеры сделали свое дело - многого там больше нет. Теперь мы надеемся хотя бы на виртуальное пространство. А вообще, многие, кто посетил настоящую Припять, мне потом пишут. Пишут, что стали другими, что эта поездка изменила их жизнь. Мне хочется верить, что люди, посетившие Припять, смогут жить, не оставляя после себя мёртвые города.

Справка:

Проект TUT.BY «Чернобыльцы»

Слово «чернобыльцы» звучит уже почти тридцать лет. Означает оно теперь не только и не столько жителей украинского города на реке Припять. Чернобыльцами называют спешно эвакуированных с загрязнённых территорий и отселённых на «чистую» землю годы спустя. Чернобыльцы - так говорят о себе люди, схватившие в 1986 году ударную дозу радиации. Если кто-то в беседе произносит «чарнобыльскі» - остальные понимающе кивают головами.

TUT.BY рассказывает истории людей, судьбы которых изменила авария на атомной станции.

Ежегодно в преддверии годовщины катастрофы на Чернобыльской АЭС мы вспоминаем о Чернобыле и о ликвидаторах. Город Припять и его жители до сих пор оставались как бы за кадром. Сегодня ТАЙМЕР исправляет это упущение.

Воспоминаниями о событиях тех дней с ТАЙМЕРОМ поделилась некогда жительница Припяти, сотрудник Чернобыльского монтажного управления, а ныне председатель Суворовской районной организации «Союз. Чернобыль. Украина» Лидия Романченко.

Мы позволим себе дополнять её рассказ небольшими комментариями, которые, на наш взгляд, позволят читателю лучше понять, что же происходило на Чернобыльской АЭС и вокруг неё в те страшные дни.

…о жизни в Припяти

Это был молодой город, молодой и населением (средний возраст жителей Припяти – 26 лет), и своим возрастом. Первый камешек города был заложен в 1970 году, а в 1973 году нам с мужем дали там квартиру и мы перебрались с детьми туда жить.

В 1973 году Припять состояла из двух микрорайонов, один из которых только начинался строиться. Всё остальное это был пустырь и лес. Но Припять быстро развивалась и расстраивалась. Жили мы очень хорошо! У нас всё было самое лучшее: лучшее медобслуживание, лучшее образование для наших детей, лучшие условия для жизни! У нас была не просто поликлиника, а медико-санитарная часть от Москвы. Она называлась МСЧ-126, диспансеризацию мы проходили не для галочки, а по-настоящему. Наших детей учили лучшие учителя, в каждой школе работало 5-6 Заслуженных учителей Украины или СССР. О нас заботились, мы были обласканы судьбой! Это был образцово-показательный город – город-сказка!

Припять. Май 1983 года.

…об аварии
За год до аварии у нас появился третий ребёнок. Поэтому я в то время находилась в декретном отпуске, а муж работал бригадиром строительной бригады на строительстве 5-го и 6-го блоков ЧАЭС. Когда произошла авария, мы спали и даже не знали, что что-то случилось. Утром 26 апреля я отправила старших детей в школу и осталась с малышом дома.

ОТ РЕДАКЦИИ. В это время на станции велась отчаянная борьба с локализацией последствий аварии: спешно (и, как впоследствии оказалось, напрасно) подавали воду для охлаждения разрушенного реактора №4, в аварийном режиме «гасили» остальные энергоблоки станции. Многие из сотрудников станции к тому моменту уже получили смертельные дозы облучения; в первых числах мая они в страшных муках умрут в московской клинике №6.

Четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС. Май 1986 года. Более низкое здание слева - машинный зал Чернобыльской АЭС.

Где-то около 8 утра мне позвонила соседка и сказала, что её соседка со станции не вернулась, там авария произошла. Я сразу же кинулась к своим соседям, кумовьям, а они с ночи уже «на сумках» сидят: им кум позвонил и рассказал об аварии. К часам одиннадцати наши дети прибежали домой и рассказали, что в школе забили все окна и двери, и их никуда не выпускали, а потом помыли вокруг школы территорию и машины, выпустили их на улицу и сказали бежать домой.

Наш друг-стоматолог рассказывал, что их всех ночью подняли по тревоге и вызвали в больницу, куда всю ночь возили людей со станции. Облучённых сильно тошнило: к утру вся больница была в рвотных массах. Это было жутко!

ОТ РЕДАКЦИИ: Тошнота – один из первых признаков острой лучевой болезни. После очищающих кровь капельниц многим из госпитализированных стало значительно лучше: убийственный характер полученных ими поражений начнёт проявляться лишь через много дней. Это состояние иногда называют «состоянием живого трупа»: человек обречён, но чувствует себя почти нормально.

К часам 12-ти к станции и в город начали въезжать БТРы. Это было жуткое зрелище: эти молодые ребята шли на смерть, она сидели там даже без «лепесточков» (респираторов), не защищены вообще были! Войска всё прибывали, всё больше становилось милиции, вертолёты летали. Телевидение нам отключили, поэтому о самой аварии, что именно произошло и каковы масштабы, мы ничего не знали.

ОТ РЕДАКЦИИ: В этот момент уже начались работы по ликвидации последствий аварии. Первыми в бой с аварийным реактором пошли вертолётчики . В образовавшийся после взрыва провал сбрасывали тонны песка и свинца, чтобы остановить доступ кислорода и прекратить горение реакторного графита – пожар, дым от которого выносил в атмосферу новые и новые порции радиоактивной грязи. Пилоты вертолётов летали практически без защиты, многие из них быстро переоблучились.

Об эвакуации

По радио сообщили, что к 15.00 всему населению необходимо быть готовым к эвакуации. Для этого нужно собрать с собой необходимые на три дня вещи и продукты и выйти на улицу. Мы так и сделали.

Мы жили почти на окраине города, и получилось так, что после того, как мы вышли, мы ещё больше часа простояли на улице. В каждом дворе было по 3-4 милиционера, которые делали поквартирный обход, они заходили в каждый дом и каждую квартиру. Тех, кто не хотел эвакуироваться, выводили силой. Подъезжали автобусы, люди загружались и выезжали. Вот так мы и уехали со 100 рублями в кармане и вещами и продуктами на три дня.

Эвакуация из Припяти. Обратите внимание на практически полное отсутствие вещей.

ОТ РЕДАКЦИИ: Решение об эвакуации серьёзно запоздало из-за того, что долгое время считалось, что аварийный реактор хоть и пострадал, но в общем цел. А значит, радиоактивность в Припяти будет падать. Но уровни лишь увеличивались. И как только ранним утром 27 апреля стало ясно, что реактор разрушен, правительственная комиссия приняла решение об эвакуации города. Но многие из жителей Припяти, включая детей, успели сильно облучиться.

Нас увезли в село Марьяновка Полесского района, которого сегодня уже тоже нет на карте. Там мы пробыли три дня. К вечеру третьего дня стало известно, что радиационный фон растёт и в Марьяновке. Стало понятно, что ждать нам нечего и нужно самим что-то решать, ведь у нас на руках было трое детей. В тот же вечер на последнем автобусе из Полесского мы уехали в Киев, а оттуда муж меня с детьми отвёз к маме в село.

Я много лет была в санитарной дружине и чётко знала, что первым делом по приезду к маме надо помыться и постираться. Так мы и поступили. Мы с мамой вырыли яму, всё туда закинули и залили всем, что было.

Было сложно, но выхода не было. Мне ещё повезло, что у меня мама была - было куда ехать. Другим, кому некуда было ехать, было ещё сложнее. Их расселяли по гостиницам, пансионатам, санаториям. Детей отправляли в лагеря - родители их потом по всей Украине месяцами искали.

А мы выжили благодаря соседям и родственникам. Я порой проснусь, выхожу на улицу, а на пороге дома уже стоит молоко, хлеб, кусочек сыра, яйца, масло. Так мы и прожили там полгода. Было очень сложно и страшно, ведь мы не знали, что с нами будет. Когда уже какое-то время прошло, я стала понимать, что обратно мы уже не вернёмся, и сказала об этом маме. А мама (никогда не забуду) сказала: неужели этой сказки среди леса больше не будет? Я говорю: не будет мама, больше не будет (с трудом сдерживает слёзы) .

Вот так все эвакуированные полгода и мыкались, кто, где как мог, кому как повезло.

Об облучении и его последствиях

После аварии радиационное облако долго стояло над Припятью, потом рассеялось и пошло дальше. Мне говорили, что если бы тогда пошёл дождь, то эвакуировать было бы уже некого. Нам очень повезло!

ОТ РЕДАКЦИИ. Дождя над Припятью и всей Зоной вообще не было потом ещё долго: тучи разгоняли искусственно, чтобы не допустить смыва радиоактивной пыли в притоки Днепра.

Нам же никто ничего не говорил, какой уровень радиации, какую дозу мы получили, ничего! А мы же пробыли до эвакуации в этой зоне 38 часов. Мы насквозь были всем этим пропитаны! И всё это время нам никто не оказывал никакой помощи. Хотя у нас в городе было много сандружин, а в каждом управлении на складе лежали ящиками, на каждого члена семьи, антидоты, калий-йод, респираторы и одежда. Всё это было, только никто не воспользовался этим. Нам йод принесли только на второй день, когда его пить было уже бесполезно. Вот мы и развезли радиацию по всей Украине.

Пункт дозиметрического контроля на выезде из 10-километровой зоны вокруг ЧАЭС

Вообще по радиационной обстановке людей нужно было вывозить до какого-то пропускного пункта там мыть, переодевать, пересаживать в другой транспорт и везти дальше, где на определенном расстоянии должен был находиться следующий пропускной пункт, где снова нужно было замерять радиационный уровень, и снова всех мыть и переодевать. Но этого никто не делал! Нас вывозили в вещах, с собой мы вывозили вещи, некоторые вообще на машинах выезжали, а этого делать было нельзя! Мы выезжали, в чём были, вещи вывозили, кто мог на машинах уезжали.

ОТ РЕДАКЦИИ. «Самоэвакуация» из Припяти и других близких к станции населённых пунктов любыми способами, в том числе и пешком, началась уже утром 26 апреля – несмотря на все меры по предотвращению утечки информации о том, что именно происходило на АЭС.

В итоге мы все инвалиды! Сегодня многих уже нет в живых, а из тех, кто ещё жив большинство страдает заболеваниями щитовидной железы, желудочно-кишечного тракта. С годами увеличивается количество онкозаболеваний, неврологических и кардиологических осложнений.

О возвращении в Припять

В августе 1986 года нам разрешили вернуться в Припять. Но только за вещами. Когда мы приехали нас встретил не цветущий молодой город, а серый бетонный забор и колючая проволока. Так теперь выглядит наш город-сказка. И тогда я поняла, что больше здесь никто и никогда жить не будет.

ОТ РЕДАКЦИИ. Даже сегодня радиоактивный фон в Припяти составляет от 0,6 до 20 микрозивертов в час, что, соответственно, в 3-100 раз выше нормы.

Нас выгрузили в центре и разрешили пойти в свои квартиры, но не больше чем на 2-3 часа. Как сейчас помню: всю землю в Припяти, весь верхний слой, сняли. На площади, в центре, стояли баки с землёй, и вот в одном из этих баков цвела такая одинокая красная роза. И больше ни живой души: ни собак, ни котов, ни людей. Идёшь по городу и слышишь свои шаги… это невозможно передать словами. И я тогда мужу сказала, что больше никогда сюда не вернусь, не смогу ещё раз это пережить (плачет).

ОТ РЕДАКЦИИ. В первые месяцы после эвакуации Припять была полна брошенными домашними животными: их шерсть отлично впитывала радиацию, и забирать с собой зверей не разрешали. Впоследствии собаки одичали, сбились в стаи и стали нападать на людей. Была организована специальная операция по их отстрелу.

Нашу квартиру пытались взломать, но не смогли, только дверь перекосили. Мы зашли в квартиру собрали кое-какие вещи, в основном документы. И сняли наш звоночек и люстру, так нам хотелось хоть кусочек от той прекрасной жизни до аварии увезти с собой в новую жизнь.

ОТ РЕДАКЦИИ. Вывозить разрешали далеко не всё, и каждый вывозимый предмет подлежал обязательному дозиметрическому контролю.

Об отношении

Это только по телевизору показывали, как встречают эвакуированных. На самом деле нас никто не встречал с распростёртыми объятиями. Нас боялись и обижали часто. Мы выживали как могли. А сколько было случаев, когда люди ехали к родственникам, а у них перед носом двери закрывали, потому что считали их заразными, и люди оставались на улице. Всё это было и это было жутко! Далеко не все смогли с этим справиться.

О новой жизни

Когда эвакуированным начали давать жильё, нам дали квартиру в Теплодаре, но так как там не оказалось четырехкомнатных квартир, нас направили в Одессу. А Одессе дали трёхкомнатную квартиру на семью из пяти человек. У меня тогда такая обида за всё это была, и такой крик души! Я взяла и написала письмо Горбачёву, копия письма, кстати, до сих пор дома хранится. А через три дня мне пришло уведомление, что моё письмо дошло до адресата. Перед новым годом нам дали четырёхкомнатную квартиру на посёлке Котовского.

Новый 1987-й год мы встречали в новой квартире. Вокруг одни коробки, муж скрутил какой-то стол, нашёл веточку сосны на улице, мы её кое-как украсили, накрыли стол, наполнили бокалы и вдруг гаснет свет. Поначалу такая тишина гробовая повисла, и вдруг все начинают реветь. Дети так плакали, что мы не знали как их успокоить. Это был какой-то переломный момент, момент полного осознания, что теперь всё будет по-другому. Вот такой у нас был первый Новый год новой жизни. Сегодня у нас большая семья: трое детей, трое внуков.

О социальных гарантиях

До 90-х годов нас (эвакуированных) вообще не воспринимали как пострадавших от аварии. Никто и ничего даже слышать не хотел ни о каких последствиях катастрофы. И всё это несмотря на то, что люди болели: теряли ни с того ни с сего сознание, падали прямо на улице, мучились страшными головными болями. У детей шла кровь носом.

Позже нас всё-таки признали. А сейчас как-то так складывается, что эвакуированных опять стараются откинуть. Даже госпожа Королевская заявила, что ликвидаторам аварии на ЧАЭС будут пенсию поднимать, а эвакуированным - нет. Но ведь мы инвалиды - такие же как и ликвидаторы! Среди нас нет ни одного здорового человека. В законе ясно сказано, если человек пробыл в Зоне один рабочий день (8 часов) до 31 июля, он считается ликвидатором, а мы пробыли там 38 часов! Но с годами нас пытаются отодвинуть. И нам становится обидно, ведь ликвидация начиналась именно с нас.

С социальными гарантиями сейчас вообще сложно, и это касается не только чернобыльцев. Но нам в этом плане очень повезло, так как большим подспорьем для нас является наша городская программа, в рамках которой город оказывает материальную помощь 200 чернобыльцам. Программа работает уже 8 лет, и мы с её помощью пытаемся оказать помощь наиболее нуждающимся – инвалидам первой группы. Также у нас есть городская программа оздоровления, а с прошлого года, по аналогии с городской программой, такая же программа заработала и в Одесской области. Проблем у нас очень много, не всегда всё удаётся решить, но мы стараемся. Сложно, люди разные, кто-то понимает, а кто-то нет, но мы стараемся помочь всем, если не материально, то хотя бы советом или какой-то поддержкой.

О мечтах

Если я доживу, и у меня будет здоровье, я очень хочу на 30-ю годовщину аварии поехать в Припять и снять фильм о нашем городе-сказке. Хочу всё заснять: каждый сантиметр, каждый кирпичик, каждый листочек, чтобы больше к этому никогда не возвращаться. Для меня это очень тяжело, но я мечтаю это сделать!